В тот апрельский день, двадцать шесть лет назад, как и
сейчас стояла теплая погода. Светило солнце, распускались первые одуванчики,
пели птицы и звучали жизнеутверждающие гимны из радиоточки. На улицах городов
пестрели идеологически выдержанные плакаты, в обычном режиме работали
предприятия, а ничего не подозревающие люди спешили по своим делам. Все было
как-то неестественно мирно, как в киносюжете перед кульминацией необратимости…
Тогда мне было три с небольшим
года, и все подробности, о которых я сейчас пишу, я знаю только со слов моих
родителей и их знакомых. В те дни я гостил в Бресте у бабушки (семья тогда
проживала на севере), и как любой непоседливый карапуз частенько бывал «на
свежем воздухе». В любую погоду. Особенно нравились дожди, после которых
оставались замысловатого цвета лужи…
Помню свою искреннее негодование,
когда спустя несколько дней после аварии на ЧАЭС, родители первым же рейсом
отправили меня в Новый Уренгой (Заполярье). Они каким-то образом все-таки
узнали ПРАВДУ. Не важно, из каких источников (от сплетен до запрещенного тогда
«Голоса Америки»), неважно, как и почему, главное – они этому поверили…
В одночасье, на всех площадях
1/5 части суши миллионы людей праздновали Международный день солидарности
трудящихся. Слушали выступления об «ударных темпах», под гром аплодисментов обсуждали
планы на выходной день, возлагали живые цветы к постаментам вождей страны Советов,…
а на 4 энергоблоке Чернобыльской АЭС в Украинской ССР, бессменно (круглосуточно)
трудились все новые группы случайных ликвидаторов под руководством академика
Легасова. По специальности, который был даже не физиком-ядерщиком…
Лишь только после
первомайских торжеств, после похмельного ступора всесоюзного масштаба, после
первых жертв и инвалидностей, после ряда писем маститых ученых, руководство
БССР, которое доподлинно знало о масштабах случившегося, соизволило начать
эвакуацию жителей из наиболее загрязненных районов Гомельской области
(Брагинского и Хойницкого). Это произошло в результате массовых заболеваний и
бегства жителей из загрязненных населенных пунктов.
Сегодня, листая материалы,
дневники и воспоминания ликвидаторов, лично мне, случившееся представляется тем
более неестественным (как бы парадоксально это не звучало!). Как будто передо
мной лежат киносценарии к ныне таким популярным фильмам – «катастрофам». Мне
трудно осознавать, что невидимые последствия этой трагедии до сих пор уносят
жизни людей, причем, лучевая болезнь разрушает человеческий организм не на съемочной
площадке, а в реальной жизни. Спустя годы. Смерть еще более страшна, если её
причины нельзя увидеть невооруженным глазом. Если механизмы её воздействия
непредсказуемы или малоизученны. Наверное, именно поэтому разум отказывается
воспринимать её как ЗДЕСЬ и СЕЙЧАС. Но, к сожалению, от этого она не становится
менее реальной…
Незадолго до своей смерти Академик
Легасов, уже, будучи не в состоянии не только писать, но и самостоятельно
держать столовые приборы во время еды ввиду прогрессирующей лучевой болезни, надиктовал
пять магнитофонных кассет, где по памяти воспроизвел хронику первых шагов по
ликвидации катастрофы на ЧАЭС весной 1986 года. Вот небольшие выдержки из этих
записей.
«Уже когда мы подъезжали к городу Припяти, поразило
небо, километров за восемь- десять от Припяти. Багровое такое, точнее
малиновое, зарево стояло над станцией,
что делало ее совсем не похожей на атомную станцию. Известно, что на атомной станции с ее сооружениями,
с ее трубами, из которых обычно ничего
видимым образом не вытекает, представляют
собой сооружения очень чистые и очень
аккуратные. И глазу специалиста атомная станция представляется всегда
объектом, который не имеет никаких
газов. Это ее отличительный
признак, если не говорить о
специфических конструктивных особенностях таких станций. А тут такое вдруг -
как металлургический завод или крупное
химпредприятие, над которым такое
огромное малиновое в полнеба зарево. Это тревожило и делало ситуацию необычной.
Сразу стало
видно, что руководство атомной
станции и руководство Минэнерго, какое там присутствовало, ведут себя
противоречиво. С одной стороны, большая часть персонала, руководители станции, руководство
Минэнерго, прибывшие на место, действовали смело, готовы были к любым
действиям.
Скажем, операторы первого и второго блока не
покидали свои посты. Не покидали своих
постов
операторы и все работающие на третьем блоке, а третий блок находился в том же здании, что и четвертый блок. В готовности были различные службы этой
станции, т.е. была возможность найти любого человека, была возможность дать любую команду, любое поручение.
Но какие давать команды, какие давать поручения и
как точно определить ситуацию до приезда Правительственной комиссии?! Она прибыла
только в 20 час. 20 мин.(26 апреля 1986 года – прим. авт.). Плана действий к
этому времени какого-то ясного и осознанного не было. Все это пришлось делать
Правительственной комиссии. Ну, прежде всего, третий блок получил команду на остановку реактора и его
расхолаживание. Первый и второй
блоки продолжали работать, несмотря на то, что его
внутренние помещения имели
уже достаточно высокий уровень радиационного
загрязнения измерявшиеся десятками, а в отдельных точках - сотнями миллирентген
в час.
Это внутреннее загрязнение помещений первого и второго
блоков произошло за счет приточной вентиляции, которая не была сразу же
моментально отключена и загрязненный воздух с площадки через
приточную вентиляцию попал в
эти помещения. А люди продолжали там работать.… Иногда вот думают, что значительная
часть пожарников получила высокие дозы облучения потому, что они стояли в определенных точках как
наблюдатели за тем, не возникнут ли новые очаги пожаров и кое-кто их осуждал за
это, считая, что это решение было неграмотным,
неправильным.
Это не так, потому,
что в машинном зале находилось много масла и водород в генераторах, и много
было источников, которые могли вызвать
не только пожар, но и взрывные
процессы, которые могли привести
к разрушению, скажем и третьего блока ЧАЭС. Поэтому действия пожарных в этих
конкретных условиях были не просто героическими, но и грамотными, правильными
и эффективными в том смысле, что они обеспечивали первые точные мероприятия по
локализации возможного распространения случившейся аварии…». В общей сложности
Легасов проработал в Чернобыле четыре месяца − вместо допустимых 2-3 недель.
После
чернобыльской трагедии, Легасов четко сформулировал свои идеи о принципах
безопасности ядерной энергетики. Он мечтал о создании нового Института,
убеждал, доказывал, требовал совершенно новых подходов к развитию современной
техники. Ответом было... молчание. Либо же предложения академика неверно
истолковывались, извращались. За ликвидацию чернобыльской аварии Легасов был
представлен к званию Героя Социалистического Труда, но... награды не получил...
Это и многие другие ранящие события − слухи, пересуды, разговоры о конфликтах с
дирекцией, с руководством Академией наук − не могли не задевать.
В апреле 1988года, спустя
сутки после второй годовщины катастрофы на ЧАЭС академик покончил с собой в
возрасте 52 лет … официальная версия – депрессия.
Размышляя
о судьбе этого человека, невольно обращаешь внимание на некоторую символичность последних двух лет его
жизни. Ведь он, пожалуй, стал первой жертвой «второй фазы» последствий
Чернобыля. На этот раз – Чернобыля духовного. Легасова не только не понимали
или не хотели понимать в АН СССР, но и обвиняли во всех смертных грехах, порой
сваливая на него одного чуть ли не все чернобыльские беды. Каждый боялся личной
ответственности. Боялся сказать что-либо «не так» как это «должно быть» сказано
с кафедр научных учреждений или «первомайских» трибун. Каждый, кроме Валерия
Алексеевича Легасова. В своих публикациях и интервью, академик часто поднимал тему
ответственности. В том числе и свою собственную т.к. безусловно, в ходе
проведения ликвидации аварии, были и существенные ошибки. Конкретные ошибки, конкретного
человека в конкретных обстоятельствах. Ответственность за которые, Легасов с
себя никогда не снимал.
«Возраст
зрелости наступает тогда, когда к человеку приходит ясное сознание личной
ответственности за судьбу не только его собственную и не только за судьбу его
близких, но и за судьбу всей страны, всего народа... Но есть и другой сорт
людей, к сожалению. Не обремененные чувством долга, а часто и грузом знаний,
они легко шагают по жизненной лестнице со ступеньки на ступеньку, достигая
этажей высоких, поднимая на уровень общегосударственных интересов интересы
личные. Что же тогда удивляемся мы нелепости многих принимаемых решений как в
науке, так и на государственном уровне? Хорошо бы ввести специальный экзамен на
зрелость. Но, как и кто разработает его программу?..» – эти слова Валерия
Алексеевича, не потеряли своей актуальности и по сей день…
Александр АХМАЧ
Комментариев нет:
Отправить комментарий